Сакральная поэзия №43-2. Влада Броницкая
07.11. в день Великой Октябрьской Социалистической революции мы поздравляли Броницкую Владу. Сегодня публикуем её стихи.
УЛЕТЕТЬ БЫ К ТЕБЕ, ТОЛЬКО ТЫ – МОИ КРЫЛЬЯ…
* * *
Человек очень стар и он пишет в стол.
Он не любит шоу, тусовки, дебаты.
У него исписалось сердце, и “корвалол”
Заменили давно серьёзные препараты.
Человек пишет в стол, а попадает в суть.
Он простой трудящийся Ноосферы.
У него нет читателей, есть Млечный Путь.
На пути свои звёздные Кордильеры.
Человек целит в яблочко. Яблоко раздора.
В самое яблоко грехопадения.
Человек падает. Его увозят на скорой.
И, хотя увозят без промедления,
В справке о смерти – “сердце исписано”
Названо просто “инфаркт миокарда”.
Человек писал в стол. Что писал – не признано,
Не включалось в концерт популярного барда.
Человек писал в стол. И какое судьбы дуновение?
Кто прочтёт? Что решит? Бесценно ли? Дикий сон?
Ожидают строки его только прах и забвение?
Или судьбы поворот Эмили Дикинсон?
* * *
Не поются мои стихи. Быть ли песне?
Рваным ритмом пульсирует тахикардия слов.
Были б строки мои и светлей и чудесней,
Но растут из иных корней, снов иных и основ.
Я бы всем раздала и здоровья, и счастья,
и ума и совести выше среднего.
Просто здесь слишком много плюющих в небо,
пытаясь себя продавать.
И последний человек погибнет,
делая селфи, на фоне погибшего предпоследнего.
А ведь так, казалось бы, просто не холуйствовать и не лгать…
На коленях стоять, лишь молясь перед боем, или шнуруя берцы…
Я рисунки сломанных судеб кардиограммою править пытаюсь.
Просто я пишу, как живу. И за Родину рву своё сердце.
Просто я пишу, как дышу. Вместе с Родиной задыхаюсь.
* * *
Хочется в сказку. В прекрасную добрую сказку.
Где бьёт по крыше серебряное копытце.
Сердце горячее льды побеждает. Волшебную ласку
дарят друг другу. Как хочется сказкой забыться.
Хочется сказки. Неистово хочется чуда.
Встречи счастливой, любви и спасений.
Счастья, подарков, сюрпризов, но груда
тел искорёженных, сжатых фрагментов в месте падений
всех самолётов, и мин, и снарядов, и ядов
снегом пушистым и белым не маскируется.
Ангелы гибнут – невинные дети, люди достойные рядом…
Каждый морозный узор мне осколками «Града» рисуется.
Все мне снежинки слезами кровавыми кажутся.
И фейерверк прожигает фосфором белым.
И распадаются судьбы во мрак, светом вместе не вяжутся.
И не метель – плач и скорбь по земле ставят новые стелы.
Будут с экранов блевать мишурою цветастою.
И, расщепляя сознание, делать клиповым.
Будут мозги выжимать, как из тюбика с пастою.
Что ж, попляши на костях и послушай липовых
Сказок про то, как добры и цари, и бояре,
и как заботливы. С памятью сказки растают.
Хочется в сказку отчаянно? Выпей «бояры».
В сказки из триллера не попадают…
* * *
Что мне делать, чтобы слова были жгучи?
Чтоб строфа звучала заклятием?
Чтобы слово моё разгоняло тучи?
Чтобы дар не случился проклятием?
Папоротник найти?
Кто его видел – цветущий?
Спутаны все пути.
Дай подсказку мне, Всемогущий!
Пропевать про себя ритмы.
И вдыхать свою душу в вещи.
Приручать непокорные рифмы,
Призывая к себе сон вещий.
Привязать к городам стихии,
И цветы прорастить в снарядах.
И себя огранить, и стихи, и
Искупаться в лирических ядах.
И почаще сердцем касаться
До всего. Пусть изранит, бьет током.
Будет сердце гореть, разрываться,
Истекать поэтическим соком
На бумагу. И если останешься цел,
И разгонишь тучи, расплавишь лед
Целым роем словесных стрел,
Ты увидишь – папоротник цветёт…
* * *
Мы по-всякому собираем дел своих разных плоды.
До того, как навек раствориться в вечности,
Научиться бы проникновению у воды,
Научиться бы у собак человечности.
* * *
Словно ангелы перья роняют, или пух тополиный
По ошибке июньский обрушило небо.
Словно белые на деревьях хвосты распустили павлины,
Собирая алмазы и крошки белого хлеба.
Кружевится, узорится, серебрится зима. Так волшебно картинна.
Растекается Млечный Путь по земле миллионами звёздных снежинок.
Словно Бог снова мир наш ваяет, и осталась лишь белая глина,
Белых цапель коронки, и горсть крыльев ангельских нежных пушинок.
Столько снега насыпала щедро зима, его хватит на много веков.
Как за раны войны красотой запоздалою платит.
На бессчетно фигур ледяных, крепостей снежных, снеговиков.
На чудесные сказки, стихи, и на множество чистых листков,
Но на то, чтобы горе из памяти вымыть, – не хватит…
* * *
Как нам биться и как выживать на обломках великой империи?
Нашим ангелам как нас хранить? И открыл я,
Как хоронятся ангелы, пробиваясь в слепящем неоне, в безверии,
Сквозь синтетику звуков. Как прячут свои белоснежные крылья.
Они делают дело руками и мудрым советом родителей.
В стенах отчего дома таятся. В семейных портретах.
Только редко мы сами храним и спасаем хранителей.
Редко зрячи для узнавания их в тайных знаках или приметах.
В медальонах, в игрушках…
Они плавятся в меди крестильных крестиков…
На пути принимают обличье бродяги, сиротки, или даже собаки,
Чтобы к нам быть поближе. Наших дел милосердных наперсников
Как мы часто не видим в глобальной жизненной драке.
Разве сходит к нам музыка сфер звонкой звёздною пылью?
Адский шум городской растравляет и глушит.
И в горбы, прикинувшись нищими, прячут ангелы белые крылья.
Даже если их гонят, приходят спасать наши души.
Гонят ангелов прочь. Проклинают их, душат, проходят мимо.
Но они до последнего вздоха нам служат. Как их боль ты измеришь?
Я бы стал твоим ангелом. Ты была бы всю жизнь мной хранима.
Но, не веришь ты в ангелов, и в меня ты не веришь…
* * *
Он обо мне никогда не спросит.
Он мне уже никогда не напишет.
Скоро весна небо вывернет в просинь.
Станут ветра выть и глуше и тише.
Он не со мною, не мною он дышит.
Души, как реки, целуются ль в устье?
Он и не спросит, и не напишет.
Но и других в мои сны не пустит…
* * *
Правду сказать легко и приятно.
Ведь не калёным железом на языке.
Просто, как аромат карамели мятной,
Выдохнуть правду и в путь налегке.
Правду промолвить радостно и приятно.
Как на Голгофу в путь, как прыжок в неизвестность.
Просто, членораздельно, спокойно, внятно
Выдохнуть эту смертельную бесполезность.
Правду всегда говорить легко и приятно,
Сквозь завыванье шлюх, на которых негде поставить пробу.
Правду о главном сказал. Выжил? – Невероятно.
Правду легко говорить? – Попробуй.
ЯЗЫК
Что язык? Его корни впиваются в почвы, истории все пласты.
Что язык? Это дух и душа народа. Без них можно жить?
Материнское молоко, Млечный Путь и космические мосты,
Все сакральные тексты, что не изъять у неба, не отменить.
Что язык? Смыслы вечные, спрессованные в Слово через слова.
Прах священный. Над Рейхстагом победный выкрик красного флага.
Человечности свет, семена, горький хлеб, что всему голова.
Золотые сечения мира отражают скрижали, подтверждает бумага.
Что язык? Магистраль и мотор Гагаринского «Поехали!».
Код прибитого на ворота Царьграда Олегом щита.
Просто веха вселенской истории? Просто веха ли?
В нём бессмертие Пушкинских строф,
и реванша тотального ада тщета.
Нам дышать полнотой языка
в слишком трудном пути, и опасном, и узком.
В свет прорвавшимся именем каждым,
безымянного каждого в мире солдата.
Если мы замолчим, то молчать будем только на русском.
Просветляющим, скорбным набатом.
* * *
Так давно у меня в груди не плакало Солнце.
Не вплывал шёпот моря, не рвались священные струны.
Кровь давно не кипела молитвой распятого стихотворца.
Не всходили зори во мне и не таяли луны…
Не качаются больше во мне ни песочные, ни воздушные замки.
Города мои древние не цветут. Все умолкли станицы.
Прилетели снаряды, и повсюду проехали танки…
И не ранят ни книги, ни имена. Догорают страницы…
И остались кресты и руины. Мачты рваные, сломанное весло…
Радиационный сверхтонкий пепел из груди поднимается выше…
У меня было сердце, способное мир согревать, и спалить всё зло.
Оно больше не дышит…
* * *
Бог наотмашь ударил ноябрём по апрелю.
Умираньем по оживанию. Звонкою акварелью
Абрикосовый цвет зябнет насмерть в снегу.
Моя горькая Родина, я не могу
Красоту эту видеть. Как по сердцу битой.
Эти истины слишком больны и ясны.
Абрикосовый цвет – это символ убитой,
Беспощадно погубленной Русской весны…
* * *
Я своих узнаю по глазам.
И без слов. До слов. Но как-то сразу,
Пусть ни жеста, ни единой фразы,
Состраданье в них чужим слезам.
В них всегда-всегда так много неба.
Два застыло Куликовых поля,
Гнев святой и гарь одесской боли.
В них стремленье – всем голодным хлеба…
В них печать – поверженный Рейхстаг.
В них верховенство небесного закона.
В них всегда гроза для Пентагона,
Наш над Вашингтоном гордый флаг.
Это проще, чем «Открой, Сезам».
Так мой дед смотрел из Сталинграда.
А других мне, собственно, не надо.
Я своих узнаю по глазам…
* * *
В Севастополе мощный военный парад.
Гордость, слава российская, красота…
А в Донецке солнечно. Снова «Град»…
Не виню, но адова пустота.
Не виню уже. Обреченно рвусь.
У людей ни крыш, ни надежд, ни хлеба.
На Донбассе гибнет Святая Русь,
И впадает в небо…
* * *
…Тянуться каждой березой на каждом разделяющем нас километре,
Каждой молитвою, песнею в каждом ветре...
Обнимать звёздным шепотом, тишиною звенящею...
Не тоскою быть душною, только радостью быть пьянящею...
Развязать все петли дорог, распустить над тобою веревочную петлю...
Говорить с тобой каждой надписью на асфальте, в которой "люблю"...
Надышать тебе в сны ароматы сандала и мяты,
Чтобы путь твой был светел, чтобы дух был крылатый...
Я к тебе проникаю, любые преграды минуя, погрешности.
Только шепотом имя моё назови.
От меня до тебя километры целительной нежности.
От меня до тебя световые годы любви.
* * *
В этом киевском парке берёзы под листьями горькие прячут слова.
А за парком рекою течет суетливая бойкая трасса.
Вроде тишь, благодать. Только даже трава,
Свежескошенная трава пахнет кровью Донбасса...
* * *
Есть в поэзии дел кружевных мастера.
Как клубок размотают луну на лучи.
И пускают ажурные из-под пера
Вязи слов. И каких! Кто бы так научил?
Так брюссельское кружево нитью плетут,
Так цветут вологодские кружева,
Как узорную вечность ведут из минут,
Тех, что Хронос давно прожевал.
Кружевятся слова мастеров и кружат.
И воздушней пера, и светлее молитв.
А в руке у меня слов булыжник зажат.
Беспощадной борьбой. И началом всех битв.
Кружева слов для тех, кто спокоен и сыт.
У кого не болит про "сейчас" и про "здесь".
Кто наряды свои украшает и быт.
Не для тех, кто горит и огнём объят весь.
С теми я, кто из слов резких, прочных, тугих
Натянул над безумною пропастью сеть.
Чтобы правдой спасать сирых, нищих, нагих.
Лишь бы только суметь... лишь бы только успеть...
* * *
Архитектор, который строит из строк
Или музыку льющуюся, или застывшую,
Проверяя, как мрамором образов сок
Застывает. Стекает фразою, мрамором бывшую.
Ты – художник, выплёскивающий слова
Лунным светом Куинджи, морскою волною
Айвазовского, Гротта, и даже трава
Твоих ямбов играет брагой хмельною.
Ты словами и лечишь, и греешь, и льёшь
Золотою молитвой их, плачами скрипок.
Собираешь в пророчества. Поишь, и пьёшь
Исцеляющей правды священный напиток.
Ты бы мог одеялами слов укрывать,
Светом тёплым касаться простуженных слов,
Устилать, засыпать лепестками кровать
Распустившихся фраз, светлый мой звездолов.
Драгоценнейших истин обдать мог бы жаром,
Снятых храмовой бабочкой со скрижалей,
И они бы рубиновым сердце пожаром
Задержали б над стужею, удержали...
Но ты дал мне небрежно из самых пустых,
Тех, что часть суеты, что не жалко горстями
Раздавать, шелухою крошить на листы,
Рассыпать над непрошенными гостями...
Эхом где-то звучит, что не сбыться нам былью:
«Нам не сбыться... нам не...».
И глотаю, вдыхаю слова я полынною пылью.
И они обращаются в камни...
* * *
Солнце в айву закатилось, замешкалось в кроне.
Тихо шептало жаром прибрежных историй.
И мотыльком село Солнце тебе на ладони.
Ты попрощался со мной, и стряхнул его в море...
Солнце проснётся, завтра поднимется снова.
Разве закаты – причина для грусти?
Всё повторится от первого слова.
Только меня темнота не отпустит...
* * *
Твоё имя начертано будет на каждом остром мече.
Лупят в кроны ветра, как бьют по щекам с размаху.
Но во мне столько Солнца, когда моя голова на твоём плече,
Что не важно, если она с него соскользнет на плаху...
* * *
Не срослось. Не случилось. Совсем не драма.
Будем судьбы свои просто строить с другими...
Только рваным почерком кардиограмма
Постоянно твоё повторяет имя...
* * *
Коль приснится тебе злой, мучительный сон,
Я вскочу, как от резкого, громкого лая.
Я помчусь к тебе, ветер попутный седлая,
Не касаясь ни звезд, ни заснеженных крон.
Пропою твои сны, чтоб звенели хрустальней,
Перед каждым кошмаром я стану стеною,
Оставаясь прозрачнее воздуха спальни,
Буду негой пуховою, лаской льняною,
Все тревоги развею, верну снова Нави.
Утоплю их в русалочьих сонных прудах.
Я храню твои сны, хоть ничто не поправит,
Что мы спим всегда в разных с тобой городах.
* * *
И пока изо льна волос моё имя вычесывают осиновым гребнем,
И костры пожирают летописи мои, каждый мой многотомник,
Моё имя бледнеет, обесцвечивается,
становится все отлучённей и непотребней,
Только я заклинаю, и умоляю тебя: ты помни!
И пока ты желаешь уехать в Мадрид ли, бродить по Парижу,
Над тобою витают чужих соблазнов сладкие яды,
Надо мною Солнце чернеет, я кровавым туманом все вижу.
Надо мной приговор зачитали, творят колдовские обряды.
Синева байкальская светлых очей моих слепнет.
И таежные косы редеют, певучая речь мелеет.
И вымарывают имя моё из подвигов, и враг мой крепнет,
Распадается тело моё, и рвется душа, и дух мой болеет.
В красном платье я мир хранила, его спасала, молю я: полни
Моим образом сердце. Сейчас сама умоляю: спаси!
Заклинаю собою, небесами тебя заклинаю: помни!
Всею силою помни светлое имя Руси!
* * *
Мы сидели за одной партой, ходили вместе смотреть на парады.
Мы взрослели, мечтали вместе, на судьбу намотали тропы.
А теперь оказались по разные стороны баррикады.
И по разные стороны фронта у нас окопы.
Нами выбраны цели. Значит, не разбираем средства.
И я знаю, покуда живы с тобой мы, покуда целы,
Несмотря на прошлую дружбу, на общее детство,
Мы с тобою будем смотреть друг на друга через прицелы.
Кто-то за океаном забился в зверином восторге.
Наши отряды, оба, огнями выкошены.
Мы опять оказались рядом с тобою. В морге.
Обнажены. Обожжены. Выпотрошены.
* * *
Дымом истин распятых, убитой морали
Догорал расстрелянный школьный автобус.
Рядом, в поле бессмертники умирали.
И горящий к оврагу катился глобус...
* * *
Без тебя моя жизнь – обескрыленной птицы.
Все напрасны слова. Все беспомощны позы…
Дни – заученней самой затертой страницы.
Что с того, что к лицу цвета пепельной розы
Мне обновка – красивая шляпа из фетра?
Как тобой не дышать, не искать по примете?
Мне бы в легкие вдунуть морозного ветра,
Только ты, только ты – этот северный ветер…
Мне и слава – не радость, а только отрава,
Для твоей я жила, и твоей только славой…
Пусть по венам не кровь, а горящая лава,
Чтоб не помнить тебя… Только ты – эта лава…
Мне – никак без тебя. Без тебя я – бессилье…
Ты и кровь моя – лава, и воздух мой – ветер…
Улететь бы к тебе, только ты – мои крылья...
Без тебя, моя Родина, пусто на свете…
* * *
Будут вечно не по размеру хрустальные башмачки,
Бриллианты на безымянном.
У меня на лице не держатся розовые очки,
Да и маски, как слёзы у Несмеяны.
Отчего-то не по размеру любые карьеры.
Мы взаимно друг другу всегда не подходим.
Все иные у сердца масштабы, иные размеры,
Даже мне моё сердце немного большое, вроде…
Мне тесны почему-то уютные гнёзда.
В них я чахну. Я в них покрываюсь пылью…
По размеру мне бури, дороги к звёздам,
Баррикады, и звонкие светлые крылья.
Позвоночник заточен под звёздные оси,
И всегда мне к душе всех созвездий лекала.
Абсолютно мне в пору безумная осень,
Та, в которую я тебя обретала.
Я люблю, как люблю тебя... Небо ало...
По размеру мне небо, глубины, и горы...
Если б только тебя в моей жизни не стало...
Я боюсь, что петля мне окажется впору.
* * *
Солнце в клетке и лица в масках,
Просто проволока не видна.
Биороботы в чёрных касках.
Звёзд не стало, а бездна без дна.
И наносит цифра увечье
Всем, всему, что осталось с душой.
Время кончилось человечье,
Контролирует Брат Большой.
Жизнь поймали, как рыбок в сетки,
Погребают под громы плясок.
Петли, петли, да табуретки…
Без прощаний, и без огласок...
Но пробьются к рассвету ветки,
Жизнь забьётся вдруг буйством красок.
Пусть всегда будет солнце без клетки!
Пусть всегда будут лица без масок!
* * *
Всё казалась, что света конец, если только он быль,
Это камни с небес, хохот ядерный сатаны…
Реки крови, и обращение в пыль
Пирамиды Хеопса, Кремля, и Китайской Стены…
Оказалось, что он и страшнее, и гаже –
Всё человечество, слитое в гаджет.
